Древним славянам было свойственно космоцентрическое мировоззрение, которое по своему отношению к природе значительно отличается от современного, технологического. Человек знал, что его жизнь зависит от природы, поэтому и обожествлял ее. Он обожествлял все природные стихии (огонь, воду, землю, воздух), считая их одушевленными (анимизм) и разумными (фетишизм). Поклонение природе, ее силам находит выражение в славянской магии. Люди верили, что при помощи определенных заклинаний, «заповедных» слов и действий можно владеть светлыми и темными существами, господствовавшими над ними. Считая все окружающее живым, человек, например, в своей тени видел нечто живое, как бы часть самого себя; точно так же он смотрел на свое изображение и даже на имя. По мнению язычников, такие явления, как дождь, град, молния, гром, ураганы, землетрясения, происходят не сами по себе, а ниспосланы тем или иным божеством, управляющим этими стихиями. Поэтому и просят славяне заступничества у солнца, луны (месяца), звезд, духов лесов, морей, рек и т.п., ищут у них поддержки, просят сил для совершения какого-либо действия, стремятся узнать у них свою судьбу.
Магические действия славян делятся на две группы: заговоры и гадания.
Заговоры (присушки, отсухи, шептания, заклинания, наговоры, обереги, слова и т.д.) направлены на исполнение какой-либо воли – доброй или злой – кудесника.
Гадания помогают с помощью потусторонних сил получить сведения о будущем. Гадающие очень часто прибегают еще к одному магическому средству – обращаются к силе растений: трав и деревьев. Целители, знахари и колдуны составляли так называемые чародейские травники, в которых описывалась сила и предназначение каждой используемой травы, а также способы ее сбора и применения.
Гадания
Если раньше человек обладал даром предвидения, то жизнь в обществе по разным причинам вынудила его отказаться от многих своих умений или модифицировать их, придав им «более цивилизованную» форму. Так из удивительного дара предвидения, интуиции, «шестого чувства» сформировалось гадание (ворожба). В язычестве гадание составляет одно из главных обрядов богослужения. Само гадание есть обращение к богам, изначально – языческим, а с принятием христианства – и к почитаемым господствующей церковью (несмотря на преследование ворожбы и другой языческой магии христианством). Упоминания о гадании встречаются уже в самых ранних памятниках, рассказывающих о славянах. Так, Прокопий Кесарийский (VI век) писал: «Поклонялись они (славяне – И.Ш.) также нимфам и некоторым другим духам, которым точно так же жертвовали и притом гадали о будущем». О бросании славянами жребия перед началом какого-либо важного дела свидетельствуют Константин Багрянородный (Х в.) и Титмар Мерзебургский (XI век), о предназначении черт и рез для счета и гадания пишет Черноризец Храбр (IX в.). Различные способы гадания упоминаются и в западнославянских судебных документах XVI – XVII веков, и в различных славянских гадательных книгах XIV – XVII веков.
Гадания могли быть общественными и уединенными. В Ретре и Арконе (наиболее известные языческие центры западных славян) производились самые древние из дошедших до нас общественных гаданий при посредстве священных коней. Вот одно из них, приводимое М.Д. Чулковым: «Для бранного гадательства втыкали стоймя перед храмом шесть копий, по два в ряд, одно подле другого на равном расстоянии, и ко всякой двойне привязывали копье поперек так высоко, как коню можно без прыгания перешагнуть; потом жрец по прочтении долгих и торжественных молитв, взяв с великими обрядами коня за узду, переводил его через три поперечные копья, и ежели конь переступал все три правою ногой, без помешательства с левою, то почитали оное за доброе предзнаменование предприемлемой войны; а ежели он, переступая копья, мешался, то признавали за худое предвозвещение; по сему конскому шаганию начиналась война или отлагалась» (1). Уединенные гадания не раз находили отражение в художественной литературе XVIII – ХХ веков. Писатели и поэты включали их в свои произведения с различными целями (В.Жуковский, Л.Толстой, В.Брюсов и др.).
Гадания основывались на наблюдении за поведением животных и птиц (Кукушка до Егорья – к неурожаю и падежу скота; Свинья чешется – к теплу, а визжит (ревет) – к ненастью; Если куры не прячутся от дождя, то он будет продолжителен; Черная и пестрая корова впереди стада – к ненастью, белая и рыжая – к вёдру; Если убить змею и повесить на березу, пойдет дождь; Ворон каркает – к несчастию, ворона – к ненастию; Кости пасхального ягненка (поросенка) зарывают на ниве, чтобы градом не било), растений (Хорошо рябина цветет – к урожаю льна; Поздний листопад – на тяжелый год; Когда лист с дуба и березы опал чисто, будет легкий год для людей и скота), состоянием природы (Туман на Мокия – к мокрому лету; Иней на деревьях – к морозам, туман – к оттепелям; Красные облака до восхода – к ветру, тучи – к дождю, красные при закате – к вёдру и ветру), различными предметами (Коли пенится в подойнике молоко, то будет дождь; К ненастью соль волгнет; По весу первого куриного яйца весной заключают об урожае; Если утиральник из-под пирога, брошенный на застреху, не скатится, то будет хороший урожай) (2).
Для распознавания будущего обращались и к нечистой силе, умершим, поэтому такое гадание традиционно считалось опасным, а с точки зрения христианской церкви, – грешным. Большая часть таких гаданий проходила в дни, когда души умерших свободно бродят по земле, а нечистая сила активизируется. Обычно это Святки, Троица, Пасха, Иван Купала и Юрьев день. Гадание проходит в три этапа: подготовительный, получение «знака», его толкование.
Для установления контакта с нечистой силой положено было снять с себя крест, распустить все узлы на одежде и пояса. Девушки расплетали косы и оставались простоволосыми, очень часто – босыми и в одной рубашке. К месту гадания нужно было идти тайком, не произнося ни слова. Места для гадания тоже выбирали «нечистые»: баню, овин, хлев, заброшенный дом, кладбище, перекресток дорог, ворота – те места, где должна обитать нечистая сила или же пространство, служащее переходом между миром живых и миром мертвых. Чтобы обезопасить себя, гадающий очерчивал вокруг себя круг, зажмуривался, не имел права обернуться.
«Знаком» могли быть сновидения, звуки и случайно услышанные слова, формы вылитого воска, олова или белка, поведение животных, выпавший первым предмет, его направление (направление носовой части башмака), отражение в зеркале или в какой-либо гладкой поверхности, четное или нечетное количество предметов и др.
Толкование было традиционным для той или иной местности, определялось символикой предмета, использующегося в гадании (хлеб, зерно – удача, богатство; уголь, зола – болезнь; земля – смерть; кольцо, венок – замужество и др.) и волей трактовки гадающего или людей, его окружающих.
ЗАГОВОРЫ В СЛАВЯНСКОМ ЯЗЫЧЕСТВЕ
Чтобы изменить свою или чужую судьбу, прибегали к заговору – тексту и сопровождающему его обряду, имеющему магическое свойство.
В основном заговоры бытовали в устной форме и передавались от одного волхва к другому, но некоторые из них записывались и должны были всегда находиться с оберегаемым человеком (промысловые заговоры, воинские, заговоры для рожениц).
В энциклопедии «Славянская мифология» приводится фрагмент Новгородской берестяной грамоты второй половины XIV в., содержащей так называемую «присушку»: «… так ся розгори сердце твое и тело твое и душя твоя до мене и до тела до моего и до виду до моего» (3). Чудом уцелевшие формулы древних языческих заклинаний, можно обнаружить и в судебных делах, и в рукописных колдовских книгах (одну из таких колдовских книг автору приходилось видеть у одной из современных целительниц). Конечно, заговоры не могли сохраниться во всей своей первозданности. Как и другие устные памятники, они подверглись значительным искажениям; на изменение некоторых языческих текстов отчасти повлияло время, не позволившее сохранить в памяти человека древние формулировки, отчасти – эволюция народных убеждений, вызванная принятием христианства.
В древности заговоры произносились громким, зычным голосом, их нашептывание стало применяться позднее, когда в них увидели таинственное, заповедное знание, которое следовало хранить в тайне от всех непосвященных. Заговорные слова перестали быть доступными всем и каждому; в обществе выделился особый класс людей, ведающих магическими обрядами, молениями: ведуны, колдуны, знахари. Вместе с тем несложными заговорами (от ячменя, от бородавок, при ушибе, при кровотечении, при встрече с «нечистым» животным и некоторыми другими) владел каждый человек.
Могущество заговорного слова, по убеждению магов, безгранично: оно может управлять стихиями, вызывать гром, бурю, дожди, пожары, град и предотвращать их; разрывать цепи, ломать запоры; наводить и изгонять злых духов; связывать уста зверей, руки и ноги воров; вызывать из могил мертвых; способствовать хорошему урожаю и творить бесплодие; умножать богатство; даровать человеку счастье, здоровье, успех и подвергать его бедствиям; прогонять от хворого болезни и насылать их на здорового; наводить сон; зажигать сердца девицы и юноши любовью или охлаждать пыл взаимной страсти; пробуждать в сильных мира сего милосердие, кротость или ожесточение и злобу; придавать оружию меткость и делать воина неуязвимым; заживлять раны, останавливать кровь.
Таким образом, заговорное слово способно творить чудеса, подчиняя воле заклинателя как благотворные, так и зловредные влияния всей природы. Как считают заклинатели, слово только потому обладает силой, что в нем заключена мысль, следовательно, действие заговора зависит от способности сделать эту мысль живой. Заговор может и потерять свою силу, если использовать его не по назначению; если чародей берет деньги с того, кому что-нибудь заговаривает; если заговор передан не младшему летами; если маг не придерживается определенных жизненных условий, при которых он обладает своим даром.
В соответствии с назначением заговоры делят на несколько групп. А.Л. Топорков выделяет следующие виды заговоров: «лечебные (от лихорадки, от сглаза, от зубной боли, от укуса змеи и т.д.), хозяйственные (связанные со скотоводством, разведением скота, земледелием и т.д.), любовные (присушки и отсушки), промысловые (пастушеские, пчеловодческие, охотничьи и т.д.), ситуативные (при зарытии или поисках клада, при собирании целебных трав, при отправлении в путь и т.д.) и др.» (4). Заговоры могут иметь положительную направленность – они читаются по «легким» дням (вторник, среда, суббота), и отрицательную – читаются по «черным» дням (понедельник, пятница).
Многие заговорные формулы являются не чем иным, как описанием последовательно совершаемых действий. Например, традиционный зачин многих русских заговоров: «Встану я, раб божий, благословясь, выйду, перекрестясь, из ворот в ворота, из дверей в двери, в чистое поле, во широкое раздолье. В чистом поле, во широком раздолье лежит бел-горюч камень. Стану я, раб божий, на бел-горюч камень» и т. д. Словесное пояснение вызвано стремлением осмыслить действие, они проливают свет на многие магические обряды.
Наиболее общей композиционной схемой заговора является следующая: зачин, эпическая часть, закрепка.
Единый зачин в заговорах отсутствует, однако можно выделить наиболее типичные формулы, самой распространенной из которых является последовательное описание подготовительного этапа действий. Вот три варианта такого зачина: «Стану я, (имя молодца), не помолясь, и пойду не благословясь, из избы не дверьми, из ворот не воротами, выйду подвальным бревном и дымным окном в чистое поле»; «Стану я, (имя девицы), помолясь, пойду, благословясь, из избы в двери, из дверей в ворота, выйду в чистое поле, в подвосточную сторону»; «Лягу я, (имя молодца), помолясь, и встану, благословясь, и пойду я из дверей в двери, из ворот в ворота, в чисто поле, под чистые звёзды, под лунь небесную».
Первый вариант предшествует «черным» заговорам, второй и третий – «белым». Несомненно, такой вид зачина испытал на себе влияние христианской церкви, так как в нем упоминается молитва и благословение. Еще большее влияние христианства видно в зачинах, в которых заговорщик называет себя рабом (рабой) Божией, совершает обряд крестного знамения, читает христианскую молитву: «Стану я, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь, пойду по матери – по сырой земле, небом покроюсь, зарею подпояшусь, звездами отычусь» (эта формулировка наиболее часто встречается в северновеликорусских текстах). Иногда перед началом совершения самого заговора чародей читает какую-либо христианскую молитву, чаще всего посвященную Николаю Угоднику: «Николай, угодник Божий, помощник Божий. Ты и в поле, ты и в доме, в пути и в дороге, на небесах и на земле: заступись и сохрани от всякого зла» или «затворную молитву»: «Во имя отца, и сына, и святого духа».
Всё это заговоры христианской поры. Однако неслучайным в них является упоминание ворот, подвала, дымного окна, чистого поля – всё это места, где проще всего перейти в мир нечистой силы, попросить у нее помощи. Упоминание в заговоре матери – сырой земли является отголоском языческого поклонения ее культу, поиск заступничества у более сильной, чем человек, природы. Тот же поиск заступничества у природы виден и в упоминании зари, звезд, месяца, солнца – начал, каждое из которых обитает на одном из девяти небес: «Ты, небо, слышишь, ты, небо, видишь, что я хочу делать над телом (имя) Тело Маерена печень тезе. Звезды вы ясные, сойдите в чашу брачную; а в моей чаше вода из-за горного студенца. Месяц ты красный, зайди в мою клеть; а в моей клети ни дна, ни покрышки. Солнышко ты привольное, взойди на мой двор; а на моем дворе ни людей, ни зверей. Звезды уймите (имя) от вина, месяц отврати (имя) от вина; солнышко усмири (имя) от вина. Слово мое крепко!».
Обращение в заговорах к стихиям неба, воздуха (ветра), земли, воды является характерным не только для зачина, но и для срединной, эпической части: «…помолюся я, (имя молодца), трем братам, трем ветрам: первый брат — ветер восточный, второй — ветер западный, третий — ветер северный!»; «Выйду я, (имя молодца), на три росстани и помолюся я трем братьям-ветрам»; «Хмель и вино выходи на быструю воду, на которой воды люди не ездят; от (имя) хмель и вино поди на буйные ветры».
Ветер у славян – существо демоническое. Если легкий ветерок – это дыхание матери-сырой земли, начало доброе, то сильный ветер, вихрь порождается душами грешников, сил дьявольских. Поляки и словаки считают, что в завываниях ветра слышны стоны висельников; белорусы – ветер дует с той стороны, где утонул человек; кашубы полагают, что ветер – это плач души. Ветер сопровождает, по поверьям западных и восточных славян, ведьму, по поверьям западных, – Вилу . Ветер разносит положительные и отрицательные заклинания, тем самым помогая ведьме совершать колдовство. Ветер призывается в помощники, когда нужно «присушить» кого-либо; на ветер падает и заклятие против пьянства. «Гой еси, река быстрая (название реки), прихожу я к тебе по три зари утренние и по три зари вечерние с тоской тоскучей, с сухотой плакучей, мыть и полоскать лицо белое». Река традиционно является местом совершения у славян каких-либо обрядов. Она осмысляется как дорога в иной мир, связывается с идеями смерти, страха перед неведомым, неизвестностью судьбы, с идеей разлуки. Очень часто река упоминается в зачинах любовных заговоров, направленных на остуду, разлучение супругов.
Типичным образом славянского заговора является камень. Славяне-язычники почитали камни, наделяли их сверхъестественными свойствами, вырезали из камня (как и из дерева) своих богов. Каменные бабы почитались всеми славянами, их находят повсеместно на территории расселения и южных, и западных, и восточных славян. Очень часто каменные идолы или просто огромные валуны (иногда с углублением, напоминающим отпечаток ступни, в котором скапливалась дождевая вода) находят вблизи языческих капищ. Особенным почетом пользовались необработанные валуны, расположенные на берегу водоема; их всячески украшали, считали, что они приносят исцеление. По некоторым поверьям, с камнем было связано происхождение человека. Считалось, что если положить под супружескую кровать камень, то родится мальчик, если глиняный черепок, – девочка. Камень сам заключал в себе неисчерпаемую силу и наделял ею тех, кто к камню прикасался.
В «Слове Иоанна Златоуста» (по русскому списку XIV века) перечисляются места, куда русские «приходише молитъся» и «жертву приносише», упоминаются среди них и «камения». Среди белорусов до недавнего времени существовало поверье, что в седую старину камни говорили, чувствовали, росли и размножались, как люди. Фетишистский культ камней почти в неизменном виде влился в христианские культы «святых мест», амулетов и т.д. В восточнославянских заговорах упоминаются камень Алатырь (Латырь; бел-горюч камень) – отец всех камней, каменные стены, каменные стрелы, каменные пули, каменные тучи и другие подобные образы.
Вот примеры упоминания «каменных» образов в зачинах заговоров: «Заря-заряница, а я, красна девица, пойду за кленовые ворота, в заповедные места, найду камень белее снега, крепче стали, тяжелее олова возьму этот камень, брошу на дно морское с теми словами…»; «Стану я, не помолясь, пойду, не благословясь, из избы не дворами, из двора не во-ротами, в чисто поле. В том поле есть море-окиян, в том море есть Алатырь-камень, на том камне стоит столб от земли до неба огненный, под тем столбом лежит змея жгуча, опалюча. Я той змее поклонюсь и покорюсь…» (столб, вероятно, представляет собой Мировое дерево); «На море на окияне есть бел горюч камень Алатырь, никому неведомый, под тем камнем сокрыта сила могуча, и силы нет конца»; «На море на окияне, на острове на Буяне лежит камень, на том камне сидит красна девка, (имя девицы), и идет к ней (имя молодца), и говорит ей…».
Упоминание камня как чего-то очень крепкого и не подвергающегося разрушению встречается и в закрепах: «К тем моим словам — небо и земля, ключ и камень»; «Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь. А как у замков смычки крепки, так мои словеса крепки»; «Замыкаю мои приговорныя словеса замком; а ключ кидаю в море-окиян под горюч камень Алатырь. Как морю не усыхать, камня не видать, ключей не доставать, так меня пулями не убивать до моего живота, по конец века»; «Мой заговор крепок, как камень Алатырь»; «брошу я те золоты ключи в окиян-море, под тот бел-горюч камень»; «Будьте вы, мои слова, крепки и лепки, крепче камня и булата». Наиболее часто образ камня обнаруживается в воинских оберегах; в них выражается пожелание, чтобы тело воина стало крепким, как камень: «А будет мое тело крепче камня, тверже булату, платье и колпак крепче панциря и кольчуги»; «…тело мое было бы крепче белого камня. И как от воды камни отпрядывают и пузыри отскакивают, так бы от ратных орудий прядали от меня стрелы и порох – селитра»; «А будь твое тело крепче камня, рубаха — крепче желе-за, грудь — крепче камня Алатыря». В воинских оберегах образ камня встречается не один, а несколько раз: и в эпической части, и в затворной, отчего сила заговора должна была увеличиваться.
Промысловые заговоры имеют специфические зачины. В них призывается удача охотника, рыбака, поэтому упоминаются специфические для этих промыслов образы: «В темном лесе, в сизом тумане живет птица полетуха на поляне, на большой березе, на горькой осине, есть там гуси и серые утки и разная птица, тетерев и синица»; «Пойду я на быструю реку, на ней есть рыбки трепетушки…». Иногда зачин таких заговоров вполне традиционен, однако место действия через двери, ворота и т.д. перемещаются в лес или дубраву, где обычно и происходит охота: «Встаю, (имя), раным на рано, и умываюсь триденной водой, и утираюсь шитым, бранным, тонким полотенцем; пойду, (имя), из избы дверями, из двора воротами; пойду во чисто поле, в широко раздолье, в зелену дубраву, и стану я это сбрую ставить на белых и на ярых зайцев»; «Встану я, (имя), засветло, умываюсь ни бело ни черно, утираюсь ни сухо ни мокро. Иду я из дверей в двери, из ворот в вороты, в чисто поле, к лесу дремучему».
Очень часто промысловые заговоры вообще не имеют зачина как такового, весь заговор состоит из эпической части. Не используются здесь и традиционные для язычества образы; все желания выражаются очень конкретно, без иносказаний. Придя на место ужения, прежде чем закинуть удочки, произносят шепотом следующий заговор: «Окуни, и щуки, и линищи в руку, подходите к сему месту, место это водное и для вас пригодное, есть для вас кормушка: и червяк, и мушка».
Насадив червячка и поплевав на него, говорят: «Иди в воду, червячок, и приманивай собой большую рыбку на крючок, ловись, рыбка: карасики и лини, по аршину длины, по пуду весу, а мелочь вся иди к бесу!» Чтобы на удочку попадалась более крупная рыба, поймав на крючок маленькую, делают так: берут стебель водоросли и секут, приговаривая: «Иди, рыбка, снова в воду, пошли дядю, пошли мать, пошли брата и отца. Всех, кто старше, посылай, а ты вновь иди, играй». После этого снимают рыбку с крючка и осторожно пускают снова в воду. Очень конкретные образы используются и в заговорах охотника, который наговаривается на кусок хлеба или мяса: «В чистом поле, в темном лесе, в тумане превеликом есть птица полетуша, есть серые гуси, сизыя утки. У них бы крылья подломились, сами бы опустились, перья оборвались и сели бы на бугор высок, и чтобы меня, (имя) не видели и стрельбы моей не слышали, и долетела бы до них дробь, как вольное перо».
После зачина в заговорах следует эпическая часть, рассказывающая о чудесах, совершающихся вокруг упоминаемого в заговоре предмета. Очень часто в эпическую часть вводятся образы примитивной мифологии или поэтические образы, подсказанные назначением самого заговора. Так, в заговорах на остуду нередки образы черта и чертищи, кошки и собаки, волка («Сидишь ты чертище прочь лицом от своей чертищи»; «Черт идет водой, волк идет горой; они вместе не сходятся, думы не думают, мыслей не мыслят, плоды не плодят, плодовых речей не говорят»; «как у кошки с собакой, у собаки с росомахой, так бы и у (имя молодца) с (имя девицы) не было согласия ни днем, ни ночью…»); в воинских оберегах упоминаются «железный муж» (всякое холодное оружие), «красная девица» (кровь), «огненный змей» (огнестрельное оружие): «В высоком терему в понизовском, за рекою Волгой, стоит красная девица, стоит покрашается, добрым людям похваляется, ратным делом красуется. В правой руке держит пули свинцовые, в левой — медные, а в ногах — каменные. Ты, красная девица, отбери ружья…»; «Красны девицы проходящие, жилы красноодеянные, остановитесь бессиль-но, как сестры, лишенные брата» и т.д.Как правило, основная часть заговора наполнена всевозможными языковыми средствами, с помощью которых текст становится убедительным, ясным, четко доносящим мысль до потусторонних сил. Наиболее употребительными среди используемых тропов являются сравнения и эпитеты.
Сравнения должны соотнести абстрактные понятия заговора с конкретными реалиями и тем самым придать чувствам, ощущениям качества осязаемых, постоянно наблюдаемых предметов: «как огонь горит в печи жарко, не потухает, так бы ее сердце горело по (имя молодца)»; «как тоскует мать по дитяте, так бы (имя девицы) тосковала и горевала по (имя молодца), тосковало и горевало ее сердце; как тоскует младенец по титьке, так бы и она тосковала, и горевало сердце у (имя девицы) по (имя молодца); как тоскует кобыла по жеребенку, корова по теленку, так бы (имя девицы) тосковала, и горевало ее сердце по (имя молодца); как тоскует сука по щенятам, кошка по котятам, так бы и она, (имя девицы), тосковала, и горевало ее сердце по (имя молодца); как тоскует утка по утятам, клуша по клушатам»; «и будем мы, как два цветка Иван-да-Марья, жить вместе и любиться крепко».
Наиболее часто в заговорах используется союзное сравнение (как…, так и…), но нередко встречаются и обороты, оформленные сравнительной степенью прилагательного («будет мое тело крепче камня, тверже булату, платье и колпак крепче панциря и кольчуги»; «так бы я казался ей, (имя молодца), краше красного солнышка, светлее светлого месяца»). Сравнительные ряды многократно повторяются, цепляются один на другой, дополняют друг друга, каждый раз добавляя к необходимому явлению новые качества и тем самым усиливая его. Все образы заговоров очень конкретны и выполняют четко предназначенную им функцию.
В заговорах не прослеживается мотива оборотничества, поэтому в них и не используются такие тропы, как творительный сравнения, метаморфоза. Однако в воинских заговорах очень распространенным является так называемое перенаправление движения, изменение первоначально осуществляемого кем- или чем-либо действия. Целью заговора является задать действию нужное для чародея направление. Он диктует свою волю потусторонним силам, подчиняет их себе, своим желаниям: «пошли ты эти пули во сыру землю, во чисто поле»; «Тебе не главы рубить, а мух пугать, тебе не грудь мою пронзать, а землю пахать. Ну и паши землю да меряй пространство воздушное и рощи пустоту!»; «а ты, железо, поди в свою матерь землю, а ты, древо, поди в свою матерь древо, а вы, перья, подите в свою матерь птицу, а птица полети в небо, а клей пойди в рыбу, а рыба поплыви в море»; «Железо, уклад, сталь, медь, на меня не ходите!» Отсюда и значительное распространение в заговорах императивных конструкций.
Перенаправление движения может быть еще более очевидным, если оно оформляется с помощью диалога: «навстречу мне, (имя молодца), три брата: Усыня, Бородыня да Никита Маментий. “Гой еси, три брата, да вы куда идете, вы куда бредете?” – “Идем на леса темные, на болота зыбучие, на реки текучие леса зажигать, болота высушать, реки затворять”. “Гой вы еси, три брата, не ходите на леса темные, на болота зыбучие, на реки текучие, подите вы, сходите, послужите мне, куда я (имя молодца) вас пошлю».
Все используемые в заговоре языковые средства направлены на то, чтобы усилить действие слова, поэтому многие из них строятся на всевозможных повторах. Интенсивность явления как процесса подчеркивается корневым повтором отглагольного имени и глагола: «думы не думают»; «мыслей не мыслят, плоды не плодят»; «в еде бы тоски не заедала»; «сослужи мне службу».
Точно так же добивается заговаривающий и интенсивности признака: при имени повторяется однокоренное прилагательное: «тоска тоскучая», «сухота сухотучая», «гром гремучий». Используется также лексический («гора с горой не сходятся») и семантический повторы («по пути пойду, по дороге»; «на море, на океане»; «все мысли, все думы…»). Лексический повтор – подхват, помимо эмоционального воздействия, концентрирует внимание потусторонних сил и заговариваемого на наиболее значимых, с точки зрения заговаривающего, событиях: «Я слова свои скреплю золотом, скреплю золотом, залью оловом, залью оловом, скую молотом, скую молотом, как кузнец-ловкач в кузне огненной, в кузне огненной, в сердце трепетном».
Отводят напасть или привораживают кого-либо и простым перечислением желаемого или нежелаемого: «будь ты, мое дитятко, цел и невредим от пушек, пищалей, стрел, борцов, кулачных бойцов: бойцам тебя не требовать, ратным орудиям не побивать, рогатиной и копьем не колоть, топором и бердышем не сечь, обухом тебя бить — не убить, ножом не уязвить, старожилым людям в обман не вводить, молодым парням ничем не вредить»; «не можно бы ей ни жить, ни быть, ни пить, ни есть, ни спать, ни лежать, все на уме меня держать». Перечисление всех напастей должно было надежно сохранить жизнь человека, уберечь его от недоброго или же, наоборот, внести тревогу во все тело и мысли.
Языческий заговор поздней поры очень прочно связан с христианской молитвой. Он впитал в себя некоторые церковнославянские обороты и формы. Духовенство практиковало в своей деятельности врачевательные или заклинательные молитвы и обряды, о чем свидетельствуют всевозможные жития святых и мучеников, рассказывают летописи, и тем самым в какой-то мере стилизовало и заклинание, оберег, поэтому трудно бывает провести резкую грань между собственно молитвами и молитвообразными заговорами. Церковные элементы часто обнаруживаются в замыкающей части заговорного слова: «Сие слово есть утверждение и укрепление, им же утверждается, укрепляется и замыкается. Аще ли кто от человек, кроме меня, покусится отмыкать страх сей, то буди, аки червь в свинце ореховом. Аминь!».
В этом закрепе восемь слов собственно церковнославянских и нет ни одного с восточнославянскими чертами. Синтаксис этих предложений разговорным или народно-поэтическим назвать сложно. Глагол-связка «быть» в составном именном сказуемом настоящего времени (слово есть утверждение и укрепление); книжные, давно ушедшие из языка формы повелительного наклонения (буди) и существительного (от человек); указательные местоимения сие, сей; книжные союзы аще, аки; наконец, венцом закрепы является прямое заимствование из конечной части молитвы «Аминь» – всё это придает конечной, закрепительной части заговора убедительность, веру в действенность слова и сообщает ему некую торжественность.
Закрепы заговорных слов очень разнообразны по своим схемам. Объединяет их желание замкнуть слова, сделать их крепкими, действенными и нерушимыми ничьей посторонней волей. В одних из них упоминаются образы ключа и замка, которые замыкают слово: «Всем моим словам ключ и замок»; «Тем моим словам и речам ключевые слова»; «Замыкаю свой заговор семьюдесятью семью замками, семьюдесятью семью цепями, бросаю ключи в море-окиян, под бел горюч камень Алатырь. Кто мудреней меня взыщется, кто перетаскает песок из всего моря, тот отгонит тоску»; в других крепость слова соотносится с камнем или булатом: «Кто камень Алатырь изгложет, тот мой заговор превозможет»; «буди мое слово крепко, крепче трех булата – во веки!»; в третьих говорится о том, что на всем белом свете нет такой силы, которая могла бы преодолеть силу заговора: «Как солнцу и месяцу помехи нет, так бы и моему заговору помехи не было»; «Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщиплет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучу не увлечь».
Заговоры сохранили драгоценные свидетельства своей словесной силы и строгого характера, который не допускает никаких отступлений. Их сила заключается именно в издревле узаконенных формулах, а также в могучей замыкающей силе слова. До сих пор у многих народов живо поверье, что слово доброго пожелания и приветствия призывает счастье, здоровье, успех в делах тому, кому оно сказано, и, наоборот, слово проклятия или злого пожелания влечет за собой гибель, болезни и всевозможные несчастья. По народному убеждению, выговоренное проклятие семь лет носится в воздухе и в каждое мгновение может обрушиться на того, кому оно было адресовано, или вернуться обратно. Обращение к силе язычества должно быть очень осторожным.
Как правило, основная часть заговора наполнена всевозможными языковыми средствами, с помощью которых текст становится убедительным, ясным, четко доносящим мысль до потусторонних сил. Наиболее употребительными среди используемых тропов являются сравнения и эпитеты.
Сравнения должны соотнести абстрактные понятия заговора с конкретными реалиями и тем самым придать чувствам, ощущениям качества осязаемых, постоянно наблюдаемых предметов: «как огонь горит в печи жарко, не потухает, так бы ее сердце горело по (имя молодца)»; «как тоскует мать по дитяте, так бы (имя девицы) тосковала и горевала по (имя молодца), тосковало и горевало ее сердце; как тоскует младенец по титьке, так бы и она тосковала, и горевало сердце у (имя девицы) по (имя молодца); как тоскует кобыла по жеребенку, корова по теленку, так бы (имя девицы) тосковала, и горевало ее сердце по (имя молодца); как тоскует сука по щенятам, кошка по котятам, так бы и она, (имя девицы), тосковала, и горевало ее сердце по (имя молодца); как тоскует утка по утятам, клуша по клушатам»; «и будем мы, как два цветка Иван-да-Марья, жить вместе и любиться крепко».
Наиболее часто в заговорах используется союзное сравнение (как…, так и…), но нередко встречаются и обороты, оформленные сравнительной степенью прилагательного («будет мое тело крепче камня, тверже булату, платье и колпак крепче панциря и кольчуги»; «так бы я казался ей, (имя молодца), краше красного солнышка, светлее светлого месяца»). Сравнительные ряды многократно повторяются, цепляются один на другой, дополняют друг друга, каждый раз добавляя к необходимому явлению новые качества и тем самым усиливая его. Все образы заговоров очень конкретны и выполняют четко предназначенную им функцию.
В заговорах не прослеживается мотива оборотничества, поэтому в них и не используются такие тропы, как творительный сравнения, метаморфоза. Однако в воинских заговорах очень распространенным является так называемое перенаправление движения, изменение первоначально осуществляемого кем- или чем-либо действия. Целью заговора является задать действию нужное для чародея направление. Он диктует свою волю потусторонним силам, подчиняет их себе, своим желаниям: «пошли ты эти пули во сыру землю, во чисто поле»; «Тебе не главы рубить, а мух пугать, тебе не грудь мою пронзать, а землю пахать. Ну и паши землю да меряй пространство воздушное и рощи пустоту!»; «а ты, железо, поди в свою матерь землю, а ты, древо, поди в свою матерь древо, а вы, перья, подите в свою матерь птицу, а птица полети в небо, а клей пойди в рыбу, а рыба поплыви в море»; «Железо, уклад, сталь, медь, на меня не ходите!» Отсюда и значительное распространение в заговорах императивных конструкций.
Перенаправление движения может быть еще более очевидным, если оно оформляется с помощью диалога: «навстречу мне, (имя молодца), три брата: Усыня, Бородыня да Никита Маментий. “Гой еси, три брата, да вы куда идете, вы куда бредете?” – “Идем на леса темные, на болота зыбучие, на реки текучие леса зажигать, болота высушать, реки затворять”. “Гой вы еси, три брата, не ходите на леса темные, на болота зыбучие, на реки текучие, подите вы, сходите, послужите мне, куда я (имя молодца) вас пошлю».
Все используемые в заговоре языковые средства направлены на то, чтобы усилить действие слова, поэтому многие из них строятся на всевозможных повторах. Интенсивность явления как процесса подчеркивается корневым повтором отглагольного имени и глагола: «думы не думают»; «мыслей не мыслят, плоды не плодят»; «в еде бы тоски не заедала»; «сослужи мне службу».
Точно так же добивается заговаривающий и интенсивности признака: при имени повторяется однокоренное прилагательное: «тоска тоскучая», «сухота сухотучая», «гром гремучий». Используется также лексический («гора с горой не сходятся») и семантический повторы («по пути пойду, по дороге»; «на море, на океане»; «все мысли, все думы…»). Лексический повтор – подхват, помимо эмоционального воздействия, концентрирует внимание потусторонних сил и заговариваемого на наиболее значимых, с точки зрения заговаривающего, событиях: «Я слова свои скреплю золотом, скреплю золотом, залью оловом, залью оловом, скую молотом, скую молотом, как кузнец-ловкач в кузне огненной, в кузне огненной, в сердце трепетном».
Отводят напасть или привораживают кого-либо и простым перечислением желаемого или нежелаемого: «будь ты, мое дитятко, цел и невредим от пушек, пищалей, стрел, борцов, кулачных бойцов: бойцам тебя не требовать, ратным орудиям не побивать, рогатиной и копьем не колоть, топором и бердышем не сечь, обухом тебя бить — не убить, ножом не уязвить, старожилым людям в обман не вводить, молодым парням ничем не вредить»; «не можно бы ей ни жить, ни быть, ни пить, ни есть, ни спать, ни лежать, все на уме меня держать». Перечисление всех напастей должно было надежно сохранить жизнь человека, уберечь его от недоброго или же, наоборот, внести тревогу во все тело и мысли.
Языческий заговор поздней поры очень прочно связан с христианской молитвой. Он впитал в себя некоторые церковнославянские обороты и формы. Духовенство практиковало в своей деятельности врачевательные или заклинательные молитвы и обряды, о чем свидетельствуют всевозможные жития святых и мучеников, рассказывают летописи, и тем самым в какой-то мере стилизовало и заклинание, оберег, поэтому трудно бывает провести резкую грань между собственно молитвами и молитвообразными заговорами. Церковные элементы часто обнаруживаются в замыкающей части заговорного слова: «Сие слово есть утверждение и укрепление, им же утверждается, укрепляется и замыкается. Аще ли кто от человек, кроме меня, покусится отмыкать страх сей, то буди, аки червь в свинце ореховом. Аминь!».
В этом закрепе восемь слов собственно церковнославянских и нет ни одного с восточнославянскими чертами. Синтаксис этих предложений разговорным или народно-поэтическим назвать сложно. Глагол-связка «быть» в составном именном сказуемом настоящего времени (слово есть утверждение и укрепление); книжные, давно ушедшие из языка формы повелительного наклонения (буди) и существительного (от человек); указательные местоимения сие, сей; книжные союзы аще, аки; наконец, венцом закрепы является прямое заимствование из конечной части молитвы «Аминь» – всё это придает конечной, закрепительной части заговора убедительность, веру в действенность слова и сообщает ему некую торжественность.
Закрепы заговорных слов очень разнообразны по своим схемам. Объединяет их желание замкнуть слова, сделать их крепкими, действенными и нерушимыми ничьей посторонней волей. В одних из них упоминаются образы ключа и замка, которые замыкают слово: «Всем моим словам ключ и замок»; «Тем моим словам и речам ключевые слова»; «Замыкаю свой заговор семьюдесятью семью замками, семьюдесятью семью цепями, бросаю ключи в море-окиян, под бел горюч камень Алатырь. Кто мудреней меня взыщется, кто перетаскает песок из всего моря, тот отгонит тоску»; в других крепость слова соотносится с камнем или булатом: «Кто камень Алатырь изгложет, тот мой заговор превозможет»; «буди мое слово крепко, крепче трех булата – во веки!»; в третьих говорится о том, что на всем белом свете нет такой силы, которая могла бы преодолеть силу заговора: «Как солнцу и месяцу помехи нет, так бы и моему заговору помехи не было»; «Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщиплет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучу не увлечь».
Заговоры сохранили драгоценные свидетельства своей словесной силы и строгого характера, который не допускает никаких отступлений. Их сила заключается именно в издревле узаконенных формулах, а также в могучей замыкающей силе слова. До сих пор у многих народов живо поверье, что слово доброго пожелания и приветствия призывает счастье, здоровье, успех в делах тому, кому оно сказано, и, наоборот, слово проклятия или злого пожелания влечет за собой гибель, болезни и всевозможные несчастья. По народному убеждению, выговоренное проклятие семь лет носится в воздухе и в каждое мгновение может обрушиться на того, кому оно было адресовано, или вернуться обратно. Обращение к силе язычества должно быть очень осторожным.
